Я уехал из России, скорее, из охоты к перемене мест, нежели от того, что как-то особенно страдал в Москве. Конечно, в Москве мне действительно было некомфортно, но в первую очередь как человеку, потом уже как композитору: постоянное влияние предельной политической уязвимости редуцирует личность до постоянного утверждения позиции «против», что, конечно, может вызывать уважение, но скорее вызывает усталость и серьёзно сказывается на творчестве. Так что в какой-то момент я решил сосредоточиться на приятных вещах, и, уехав, это оказалось проще.
Конечно, близкие скучают, и я скучаю, но Европа маленькая: от Москвы до Амстердама три часа на самолёте. Адаптироваться было не трудно: какой-то существенной разницы между Москвой и Голландией я не увидел, разве что голландцы не такие вежливые (ну или мне просто очень повезло с московскими друзьями). Языкового барьера я почти не ощущаю: почти все свободно говорят по-английски, и даже если я и чувствую неловкость от невладения голландским, то она, скорее, психологического свойства.
Сейчас я заканчиваю магистратуру Гаагской консерватории. Мне повезло поселиться в красивом старом доме у моря, и это, наверное, главная причина, по которой я пока что думаю оставаться здесь. В силу специфики моей музыки (говорю без бравады, но с сожалением) мне не удаётся пожинать плоды умирающей голландской системы поддержки ансамблей, поэтому я пишу либо пьесы, которые нужны по учёбе (в Гааге так называемая «проектная» система образования, то есть, в течение года нужно написать определённое число пьес для разных ансамблей – как правило, студенческих – и отрепетировать для исполнения на концертах), либо, как и в Москве, для редких исполнителей-энтузиастов.
Последние два года я почти исключительно пишу камерную музыку (т.е. музыку для небольшого количества исполнителей, которые играют в небольшом помещении), потому что нахожу такой формат наиболее подходящим для исследования проблем, которые ставлю перед собой. Практически не работаю с другими дисциплинами, хотя в своей музыке я иногда и выбираюсь в области, которые можно назвать «смежными»: например, в прошлом году я сделал инсталляцию из губных гармошек, а этим летом, если закончится эпидемия, надеюсь на премьеру большой пьесы для велосипедистов в дюнах. При этом, и в таких вещах движение вглубь я предпочитаю движению вширь, и намерение сделать что-то за пределами концертного зала исходит из тех же вопросов о моих отношениях со звуком и временем, что и в камерных пьесах.
Конечно, сейчас очень непростые времена для камерной музыки: репетиции и концерты отменяются, люди теряют деньги, многие ансамбли на грани выживания. И, я думаю, последствия текущего кризиса останутся с нами надолго. В этой ситуации я заинтересовался исследованием других форм музицирования, которые позволяют людям играть вместе, не имея возможности находиться в одном помещении. Месяц назад мне посчастливилось встретиться с Ребекой Уилсон, которая разрабатывает феноменальные программы для передачи многоканального звука по интернету. С её помощью я начал изучать возможности этого медиума не только для очевидного транслирования записей или сольных перформансов, но и для совместного (как она это называет, «сетевого» – networked или «опосредованного» – mediated) исполнения музыки. В апреле я организую онлайн-фестиваль, некоторые пьесы в котором (моя в том числе) будут исполнены в таком формате.
Когда я учился в Москве, то больше всего мне не хватало здоровой дискуссии, как между студентами и преподавателями, так и просто между студентами. Студенты и преподаватели в консерватории разделились на два «лагеря»: одни принимали музыку как нечто определённое, а другие в этом сомневались. Так как позиция первых заключалась в том, чтобы не допустить сомнения, а, следовательно, и дискуссии, то с ними и говорить было невозможно, а поскольку она была ещё и очень воинственной, то дискуссии вторых выводились за пределы консерватории.
Думаю, настоящей творческой личностью (что бы это ни значило) можно быть везде, но это трудно: на пути постоянно сталкиваешься с разными «системами» (не путинизм, так капитализм), которые постоянно тебя «ломают». Боюсь провалиться в пропасть однозначности, но, чтобы люди (не только композиторы) перестали уезжать из России и, что важнее, начали сюда приезжать, в первую очередь должен уйти Путин.
Наблюдая за крушением системы поддержки современной музыки в Голландии, возникает мысль, что, когда мы начнём строить подобную систему в России (опять же, не раньше, чем уйдёт Путин), было бы правильно учесть и этот опыт тоже, и задуматься о том, как сделать существование композиторов в целом менее уязвимым. Композиторы – в каком-то смысле, квинтэссенция прекариата, что, на самом деле, и подтверждается наличием системы грантов в т.н. «развитых» странах. Так что, думаю, нам стоит задуматься не только о композиторах, но о прекариате в целом, и о том, как бороться с самой прекарностью. И сейчас, в кризисной ситуации, когда прекариат (как самый уязвимый в экономическом смысле класс) страдает больше остальных, и сама т.н. gig economy обнаруживает не только свою неэффективность, но и предельную несправедливость, думаю, самый подходящий момент, чтобы начать об этом разговор. Моя надежда – переосмысление существующего экономического устройства в целом: возможно, некий новый вариант коммунизма и безусловный базовый доход.
Думаю, тем, кто сомневается, где им продолжать развивать своё творчество – в России или за рубежом, для начала нужно отказаться от иллюзии того, что в России всё плохо, а где-то ещё – хорошо. Всё плохо везде, но плохо по-разному, поэтому, если есть возможность куда-то съездить, даже ненадолго, лучше ей воспользоваться. Потом всегда можно остаться (хоть это, как правило, и трудно), вернуться или поехать куда-то ещё – если, конечно, не случится ещё какой-нибудь эпидемии или войны. Вирусы, интернет и идеи не знают границ (как бы кто ни пытался доказать обратное), так что пора бы людям тоже их забывать.
Записала Надежда Травина
