В Московском концертном зале «Зарядье» пройдёт очередной концерт цикла «Я – композитор» – проекта Союза композиторов России, в котором музыка сегодняшних композиторов объединяется с сочинениями прошлых эпох. Героем встречи станет композитор, музыковед Настасья Хрущёва. Стажёр журнала reMusik.org Мария Чёрная поговорила с Настасьей о профессии композитора, гендерах и, конечно же, о метамодерне.

— В «Зарядье» прозвучит, в том числе, ваш цикл «Вспомненные мотивы», где вы миксуете фрагменты из Метнера, Чайковского и Красавина. Как они у вас объединились?

Пока не объединились. Объединиться в идеале должны в ситуации концерта, где постмодернистский коллаж сможет перейти в метамодернистский: сотрутся временные границы и вся эта любимая мной музыка соединится в едином модусе ностальгии – страшной и сентиментальной одновременно. По крайней мере, я надеюсь на это!

— Для непросвещённых: что такое метамодерн?

Метамодерн в музыке случается там, где на место условного рассказа приходит условное состояние, балансирующее между двух противоположностей. А вообще я недавно смотрела интервью Ксении Собчак с Тарзаном: вот как он говорит о своей профессии – это и есть метамодерн.

— Как вы считаете, должны ли пьесы в концертной программе в принципе сочетаться между собой по смыслу или по другим музыкальным аспектам или это вовсе не обязательное условие?

Ну вот Онеггер ещё давно предлагал объединять в концерте, например, композиторов на букву Б, или «Ба Бе Би Бо Бу» в музыке – когда в программе там Бах, Бизе, Букстехуде и так далее. Не вижу в этом ничего плохого, потому что любое соединение насильственно, и, возможно, чем музыка более подобна – тем более.

— Как вы думаете, форма взаимодействия слушателя и исполнителя – концерт, она вечна, незаменима?

Раньше так не думала, но вот сейчас мне кажется, что концерт будет только возрождаться – как такой walking dead, результат тоски по иерархии и утраченному священнослужению. Кстати, не люблю никакую горизонтальность, «Моцарта в кедах» и тому подобное, хочу, чтобы исполнитель возвышался надо мной и сама хочу возвышаться на сцене. Для нормального восприятия музыки необходимо внимание от слова внимать.

— Ваша книга «Метамодерн в музыке и вокруг неё» – это своего рода манифест сегодняшней музыкальной культуры? Разъясняет ли, призывает или эта книга к действию/антидействию? К чему в идеале может привести прочтение вашей книги?

Главное, чтобы к самоубийству никого не привело! Да, в какой-то степени это эстетический манифест, и я осознаю, что он не является универсальным. При написании этой книги я ставила себе целью две её противоположные функции: разъяснение (анализ) – то есть, внятное, аполлонически донесённое знание, и размытие (синтез) – затуманивание, запутывание, гипноз.

— Есть мнение, что профессия композитора подразумевает некое затворничество, объясняемое длительным временным процессом написания разной музыки. Ощущали ли вы подобное?

Я не затворничаю, я много хожу везде и много делаю, причём, понимаю, что это, наверное, какой-то невроз постоянной деятельности, но это всё не композиция в чистом виде. Музыки я стараюсь писать как можно меньше, считаю это своеобразной добродетелью композитора – короткий список сочинений.

— Изменила ли пандемия ход вашего музыкального процесса?

Моего – точно нет. И, кстати, мне кажется бесконечно вульгарным художественно рефлектировать пандемию – как внутри творчества, так и в виде каких-то отдельных актов, не знаю почему. Вот все эти осмысляющие изоляцию квартеты, какие-то специальные карантинные музыкальные проекты – это кошмар.

— Если конец времени композиторов настал, то как наступило «Начало времени композиторов», ваш YouTube-проект?

Противоречие здесь только внешнее, и вообще, те, кто внимательно читал книгу Мартынова – понимают, что речь в ней идёт о начале. Точнее, Начале.

— Композитор и сегодня чаще всего – мужчина. Как вы думаете, есть ли этому объяснение?

По-моему, сейчас уже поровну. Ну вот я читаю лекции студентам-композиторам – там нет такого перевеса.

— Проявляется ли женское начало в написании вашей музыки или композиторство – вещь абсолютно не гендерная?

Мне всегда говорили, что у меня «мужская» музыка и «мужская» манера игры. Наталья Иосифовна Броверман в десятилетке говорила мне, что я играю «как огромный мужик». Изначально мне это нравилось, в период знакомства с феминизмом раздражало, сейчас как-то на новом уровне нравится. Я вот считаю, что «мужское» и «женское» – это не только отживающие социальные конструкты (они сейчас трансформируются), но и действующие символические коды, и если ты хочешь делать что-то по-настоящему сильное – нужно ими пользоваться. Это как в сказке – хочешь-не хочешь, а попадаешь в какую-нибудь карточку Проппа – и неважно, направо ты пошел или налево, или прямо вообще: всё равно у Проппа окажешься. Так и тут: можно играть в гендер, использовать многократную подмену, всё что угодно, кроме «притвориться, что нет никакого гендера». Это бессмысленно.

— Современность, помимо включения в себя метамодерна – что это ещё в вашем представлении?

В первую очередь, это то, что мы не видим – потому что в ней находимся. Или, наоборот: всё, что мы можем помыслить как современное – как раз несовременно, то есть, тот же метамодерн в этом смысле получается несовременен, раз мы его помыслили. Агамбен пишет, что современность – это несвоевременность.

— Ваше высказывание: «Музыка должна уязвлять». Есть ли музыка, которая трогает струны вашей души? Что это за музыка?

Про трогательность идеально написал Шёнбергер в книге «Искусство жечь порох», что-то вроде: музыка не должна нас трогать, она должна вызывать желание стать ею – стать каждым её голосом, каждым ритмическим рисунком, каждой интонацией. Для меня это и есть уязвление. Какая уязвляет? В основном та, о которой я написала в книге. Ну и «Вертер» (сентиментальная музыка) Юрия Красавина, и «Утреннее размышление» Чайковского – уязвляет.

— Как вы относитесь к спектаклю без музыки?

Идеальный спектакль и должен быть без музыки: но тогда сам текст и его структура должны быть срабатывать как ядерный взрыв. Вот например «Нерест» Артёмова-Юшкова, который я увидела в 2013 году – спектакль без музыки: самое испепеляющее зрелище в моей жизни.

— Однажды вы говорили, что ваша музыка не требует перед слушанием дополнительного объяснения/учения. Как вы объясняете современную музыку студентам? Уверена, что это тоже нечто иное, может, схожее с вашими лекциями о русской пустоте, метамодерне?

Ну я-то как раз преподаю, в основном, такую музыку, которая объяснений требует – вот и объясняю, и это хорошо, иначе – о чём лекции читать? А русская пустота сама к ним придёт, накроет, я на это надеюсь, по крайней мере.