В Новом пространстве театра Наций прошли премьерные показы лаборатории «Достоевский 200. Опера» для молодых композиторов и режиссеров. Юбилей самого экзистенциально-психологического писателя XIX века вызвал марафон разноформатных событий со стороны театра, где есть и детский проект, и кино, и даже квиз-игра. Включены и две лаборатории: оперная, под кураторством Владимира Раннева, и драматическая, с Романом Должанским. Спектакли драмы стартуют ближе к концу настоящего года, а послушать камерные оперы удалось уже сейчас.

Лаборатория — один из первых шагов в сторону Достоевского с «перевооруженным» языком, без тоскующей ностальгии по языку Шостаковича и его последователей. Довольно скромная по объему традиция опер по Достоевскому скорее раскачивает лодку речитативной декламационности и не прощается с нарративом и психологизмом. Владимир Раннев пригласил молодых авторов провести новые эксперименты с писателем: более опытных композиторов Олега Крохалева и Олега Гудачева, с уверенным бэкграундом в области театральных, но не оперных работ, и двух студентов консерватории Егора Савельянова и Романа Жаурова, успешно участвующих в нескольких композиторских образовательных проектах. В парах с режиссерами, композиторы создали небольшие камерные спектакли, с участием вокального ансамбля N’Caged и Московского ансамбля современной музыки.

Запечатлеть Достоевского в получасах оперы — задача довольно вызывающая, если не сказать экстремальная. Возведенные в степень исследования феномена русского человека и религиозно-нравственных размышлений, детективы Достоевского и язык заковыристой прозы должны бы вызывать у молодого композитора ощущение падающей лавины, из которой следует сделать небольшую ледяную фигурку.

Выкарабкивались из-под лавины участники по-разному: Крохалев и Гудачев оттолкнулись от конкретных сочинений — «Бесы» и «Записки из подполья», а остальные предложили скорее размышление на тему, отказавшись от конкретных сюжетов. Савельянов создал этакую космическую историю, исходящую из фрагмента о пожаре в тех же «Бесах» и «Космической философии» Циолковского, а Жауров представил D-Limb оперу — пространство сна, спиритического сеанса на основе текста из письма писателя к неизвестному адресату. Раннев предложил композиторам самостоятельно работать с текстами, чтобы всю структуру времени и материала создавали именно они, исходя, вероятно, из своего опыта с «Прозой» и текстами Чехова и Мамлеева.

Выбор для либретто произведений Достоевского и глубокая, именно композиторская проработка помогли сохранить его дух, облаченный в новые контексты, и создать их фонетическое звучание. Опера «Записки из подполья» как высочайшая степень ранимости и невозможности сталкиваться с грубостью и насилием внешнего мира, сияющая холодноватыми оттенками звуков, слогов и слов, перевела напряженную эмпатию Достоевского в модус новой искренности. Олег Крохалев словно сплел изо льда тончающую шаль, столь же хрупкую и невесомо-обволакивающую, а прикосновение реальности может разрушить эту материю, сплетенную из полифонических тексто-музыкальных слоев. Звенящая звуковая ткань высоких регистров с вплетением немного зудящей виолончели, дрожащие блики фонем-звезд у сопрано, мерцающих в поднебесье, рассыпающиеся на плотные сгустки точек из упругих согласных, мерные высказывания баритона — постепенно всё расслаивается в общей ряби микрофонного фидбэка и трепетания четырех маленьких моторчиков, по эффекту напоминающую биение карандашом по стенкам кружки. Сам автор говорит, что такое растворение насильника и жертвы — довольно утешительный выход из насилия: всё напряжение между героями рассеивается в пространстве. Меткие режиссерские решения Никиты Бетехтина и художника по видео Михаила Заиканова, с образом подвальной решетки из света и беззащитно сжимающейся героиней — проституткой в лике жертвы, — застывающие мизансцены и рассыпающиеся в финале по стенам буквы из строк романа достраивают эту интимную, доверительную историю.

Уязвимость и хрупкость героев Достоевского привлекли и Олега Гудачева: он обратился к роману «Бесы», едва ли не самому революционно окрашенному у писателя, и выбрал сюжет о «слабой умом» Хромоножке, тайной жене дьявольского Ставрогина и ее зверском убийстве. Реализовал он шесть сцен скорее по-оперному рельефно: между гипнотически-завораживающими эпизодами с сопрано пробиваются то «качёвое» скандирование исповеди Ставрогина, под жесткий ритм установки и зловещего фона растянутого фрагмента оперы Люлли «Атиса и Галатеи», символ из сна героя, то кровожадные удары молотком в момент разговора о убийстве. Русская оперность, в преображенном одеянии обильной электроники и электрогитары, проглядывает и в интонациях, где едва заметно гудят отзвуки темы «Эй, ухнем» прямо к моменту бунтующего пожара в сюжете, да и в партиях голосов будто сквозь дымку проявлялись русские мотивы то ли плача, то ли колыбельной. Удивительно, насколько обновленными проросли штампы, казалось, ушедшие в дурновкусие, перейдя из внешней песенности в тембрику, фактуру и затейливо-просодическую мелодику. Визуальная же часть спектакля избежала действенности и иллюстративности: команда постановщиков — Сергей Морозов, Александра Харина и Анна Фобия —  предложили дизайнерское лаконичное решение, с минимальными передвижениями, символически красными перчатками и тремя свисающими цветками того же оттенка.

Опера «Звезды сделаны из огня» команды Егора Савельянова и режиссера Элины Куликовой оказалась не очень похожа на оперу, во всяком случае, по сценической реализации: певцы сидят весь спектакль за нотными пультами, и все визуальное действие передается через видеоряд, подготовленный Сергеем Чеховым и Егором Пшеничным — как минимум, это медиа-опера, если не медиа-оратория. 3D реальность, в которую попали образы музыкантов МАСМ в кислотных оттенках, всплывающие слова про смерть и космос и символы программирования в течение всего действа настраивали на цифровой мир. Музыка Егора буквально погружала в космические пространства с гулом атмосфер через многообразные тембровые находки — тут и смычок играет в струнах фортепиано, и флейта со свистком из блокфлейты, забитый гильзой, и постепенное нарастание гудения и высоты у вокалистов, кстати, тоже играющих на инструментах. Вслушиваться очень любопытно, как и следить за действиями музыкантов в темноте, но пара предложений из текста Достоевского у исполнителей против объема космического звучания все же работают не в пользу осмысления автора, в честь которого был устроен проект.

Сон как метафора Достоевского — такова идея D-Limb opera. Она рифмуется с писателем больше визуальным эффектом: неоновая рамка посреди песочного настила, сменяющая цвета от красного к белому, развернутое фортепиано, словно пафосный орган, наводят ассоциации к не менее пафосным темам о Боге и Дьяволе, религии и антирелигии, так щедро обсуждаемых в творчестве Достоевского (режиссер — Иван Комаров). Музыкальная партитура Жаурова воссоздает атмосферу и состояние сна около ритуального толка, с трансовыми и сонорными эффектами. Композитор подготовил для участников импровизационную партитуру, с прохождением витиеватого пути от гласных фонем, через слоги и фразы, к кульминационному звучанию содержания письма в наслоениях канона и кричащей просьбе «объяснить ему сон».

Как отнесся куратор Раннев к результатам ребят сказать сложно, но вот бескомпромиссный тартар по-достоевски из них он точно подготовил: в одном из антрактов ударник Дмитрий Щелкин исполнил его пьесу, где под ритмический унисон видеокадров из всех опер ребят он буквально растерзал ударную установку топориками, набитую чем-то вроде пенопласта. Вот тебе, бабушка, и Раскольников день.

Говорить про восторг от качества музыкального исполнения кажется излишним, хотя никогда не жалко: как и всегда, поражает энергия и бескомпромиссность, с коей музыканты МАСМ вскрывают звуки из своих инструментов, производя самые неожиданные эксперименты. Ансамбль N’Caged, под руководством Арины Зверевой, недавно взявшей «Золотую маску», кажется скоро придет к тому, что оперы в их исполнении станут называть «энкейджевским» стилем. Во всяком случае, отголоски «Прозы» Раннева или «Октавии» Курляндского, и даже «Сверлийцев» в музыке молодых авторов связаны не только с влиянием бывших СоМа-участников, но с их индивидуальным звучанием и манерой пения ансамбля. Микро-нюансировка, спектр возможностей от штробаса до скандирования и десятков других деталей позволили создать столь хрупкую, но столь же упруго-жесткую и объемную картину лаборатории.