Какая она – новая музыка, как её слушать, где она живёт? Где грань между академическим и неакадемическим, и есть ли она вообще? В своей книге «Метамодерн в музыке и вокруг неё» композитор и музыковед Настасья Хрущёва разбирается с этими вопросами, предлагая читателю первое фундаментальное исследование метамодернизма в музыкальном искусстве. А стажёр журнала reMusik.org Мария Чёрная пишет рецензию на эту книгу, вышедшую в 2020 году в издательстве РИПОЛ Классик.
Манифест метамодернизма озвучили голландские культурологи Робин ван ден Аккер и Тимотеус Вермюлен в 2010 году. С тех пор его положения постоянно рефлексируются в культуре. Хрущева впервые проецирует положения манифеста Аккера и Вермюлена на музыку: так, например, «возращение аффекта превращается в возвращение тональности». «Метамодерн – это революция уязвимости, тихий бунт новой прямоты» – утверждает автор. В музыке проявление метамодерна приводит к появлению различных рефлексий романтизма, разного рода упрощениям, «снятию» авангардного интеллектуализма (точнее, помещению его в подтекст) и новой плакатности.
В книге сравнивается постмодернистская ирония и ирония символистская (мироустроительный «смех» Владимира Соловьёва, болезненная ирония Блока), также разбирается кризис тотальной постмодернистской иронии. Отдельного внимания заслуживает глава, посвящённая искусству в Интернете: Хрущёва здесь рассматривает и принципы copy—paste и «сжатия с потерями» (перенесённые на эстетику), и «самодизайн» (термин Бориса Гройса), который в Интернет-пространстве становится «символом веры», и феномен мема. В фокусе оказывается не столько нет-арт, сколько изменения в сознании людей эпохи Четвёртой промышленной революции и то, как они влияют на создание искусства и на его восприятие.
Особняком стоит глава «Русская пустота», в которой автор на большом количестве примеров от текстов Юрия Мамлеева до паблика ВКонтакте «русская пустота» показывает, как «работает» это понятие в культуре и почему, по её мнению, оно имеет метамодерную природу. С этим явлением коррелируют и варианты нового интернет-юродства, представленного в книге анализом видеоблога Сергея Астахова и поэзии Виктора Лисина.
Интонация автора в книге балансирует между научным трудом (глава о постиронии и сравнение её с разными видами иронии от античной до постмодернистской в виде сравнительных таблиц) до яростного манифеста («русский метамодерн»). Ни разу не упоминая свою собственную музыку, Хрущёва как будто бы скрытым образом комментирует свои «русские тупики» для фортепиано или мантру для хора «русские прописи».
Отдельные эссе посвящены разбору поэтики Эрика Сати, «новому дилетантизму» (к которому автор причисляет среди прочего, everyday melodies московского композитора Кирилла Широкова), «Песням колхозника о Москве» Десятникова, «Тихим песням» Сильвестрова и Canto ostinato Симеона тен Хольта (этот опус она называет «неосознанным манифестом метамодерна»). В главе «сентиментальный минимализм» Хрущёва предлагает использовать этот термин для тех минималистических произведений, в которых паттерны протяжённы (вплоть до многотактовой темы-мелодии), а сам тематизм апеллирует к романтизму.
Однако многие положения, выдвинутые в книге, вызывают желание не соглашаться или дискутировать: так, Хрущёва провозглашает сегодня возвращение тональности, хотя очевидно, что современная музыкальная практика чрезвычайно многообразна и включает и противоположные описываемым явления. С другой стороны, автор и не представляет метамодерн как универсальную концепцию, а говорит, что параллельно существуют и другие практики – по её мнению, наследующие традиции второго авангарда и уже отживающие свой век.
В этом смысле в упрёк автору можно было бы поставить некоторую субъективность, если бы не особая интонация. «Если даже по поводу существования постмодерна есть разные мнения, то метамодерн тем более химеричен. Есть он, нет его?.. – ищи ветра в поле», – пишет Хрущёва в разделе, посвящённом проблематике постмодерна как концепции; «книга о метамодерне бессмысленна, и именно это служит поводом её написать». Постоянная самоирония (точнее будет сказать, пожалуй, постирония) пронизывает всю книгу, превращая её повествование в некую игру, что заставляет вспомнить анекдот Настасьи Хрущёвой из журнала Esquire: «Я Бахтин, я не хочу ничего решать, я хочу диалог-хронотоп-карнавал».
