22 января 2022 года под куполом петербургского Планетария №1 развернулся динамичный блокбастер, созданный коллективными усилиями проекта Classic Electric, концептуального постхора «Attaque de panique PRO», медиахудожников Павла Роберта и Даниила Звягинцева и режиссёра мультимедиа и художник-постановщика Полины Хамраевой. Eden Illusion – это история о рае, его утрате, напряженных поисках в цифровом пространстве и вновь его обретении… Или нет? Впрочем, это не самое главное.
Перформанс, основанный на привычном для Classic Electric принципе синтеза искусств, с самой минуты вхождения в пространство планетария вовлекает слушателя (и зрителя в одном лице) в мистическое действо. В полусумраке ночного ясного неба распускается лавровый сад, спокойно щебечут птицы. Публика удобно располагается в креслах-мешках, рассматривая вершину купола в блестящих звездах. И даже начало спектакля пришлось на позднее вечернее время, создавая атмосферу ритуала.
Хотя структуру спектакля составляет трехчастная композиция, действие развивается непрерывной нитью, беря свое начало из точки полного умиротворения. Когда выходит хор и начинает исполнять возвышенную шансон Орландо Лассо «Ночь, холодная и темная», кажется, ничто не способно нарушить состояние покоя. Пение людей, облаченных в одежды, напоминающие католические альбы, слышно отовсюду, будучи встроенным в стереофоническую звуковую картину. Безмятежное настроение нарушается во время «Сольфеджио» Арво Пярта: мягкий рассвет в саду Эдема вдруг начинает глитчевать и распадаться на части мозаики. Хватаясь за ускользающие фрагменты рая, певцы обращаются к небесам в григорианском хорале «Libera me». Истовое желание остаться в пространстве Эдема оказывается неуслышанным: прекрасный сад покрывается чем-то, что поначалу кажется осенними листьями, а затем разрастается в неистовое алое пламя. Под текст псалма «Услышь молитву мою» в скорбном сочинении Генри Перселла/Свен-Давида Сандстрема деревья сгорают дотла в монохромном пожаре. Болезненно-надрывно из общего вокального гула выделяется тембр сопрано, который в этот момент стал корифеем общей печали. Плач, воплощенный стройными голосами хора и слезами дождя, обрушенного на обугленный лес, постепенно становится просветленным: человек пытается отпустить потерянное счастье.
Переломным моментом стал «Агнец» Джона Тавенера. Чернота пустого купола давит в сочетании с трением диссонансов, предзнаменуя появление нового действующего лица – искусственного интеллекта. Исполнение этого невероятно проникновенного номера звучит при полной темноте в зале – после столь ярких мультимедийных проекций это художественное решение концентрирует внимание на певцах и производит впечатление зарождения иной формы жизни и восприятия.
Центральный акт позволяет публике взглянуть на реальность (и воспоминания об ушедшем идеале) глазами машины. Если музыкальная составляющая первого действия была создана исключительно возможностями камерного хора, то здесь к нему присоединяется многообразие электроакустики, задействованной молодыми петербургскими композиторами. В концептуальном произведении «Mysteria XXI» Леры Финкельштейн, идея которого – погоня за обогащением, машина в поисках рая устремляет свое внимание на материальную сторону бытия. Живое пение хора противопоставляется засэмплированному голосу и искаженным, механистичным звукам рояля. На куполе планетария что-то пробивается сквозь темноту: эти редкие очертания – отголоски желанного сада, ветви которого словно нарисованы сухой белой гуашью. Этот флешбэк начинает переливаться гипнотическим множеством цветов в сопровождении славянской мантры, распетой хором. Звучащие в этнической манере голоса, господство перкуссии, жужжание варгана отсылают к первобытному состоянию человека. Все это превращается в экстатический древний ритуал, хоровой унисон расщепляется на бесчисленность возгласов отдельных людей, жаждущих богатства. Лес вокруг них, между тем, становится все менее осязаемым, расплываясь бестелесной рябью. Очевидно: поиски рая ведутся в неправильном направлении.
Апогей могущества искусственного интеллекта, ставящий под сомнение реальность мира, – «Zifry» Владислава Григорьева и Владимира Недвецкого. Пасторальная картина, с беззаботной перекличкой женских голосов, пением птиц и стука копыт на фоне, оказывается не более чем напоминанием о светлом далеком прошлом. Сад вокруг растет и благоухает, но по стволам деревьев бежит неестественный электрический сок. Шуршание звуковых помех отправляет нас в матричную ловушку. Вместо растений, вокруг простирается бескрайнее виртуальное пространство. Цифровым глашатаем выступает монотонный дикторский голос: поверх монолитных звуковых пятен хора солистка читает текст, произнося его в манере озлобленной «интернет-говорилки». Каждая часть этого научно-популярного текста – пронумерованный тезис, раскрывающий различные явления жизни. Но если сначала содержание кажется целостным и легко воспринимается, то затем повествование превращается в поток сознания, код, который тяжело расшифровать. Слова солистки постепенно перекрываются пением хора и звуками арфы, колокольчиков, нагромождением электронных эффектов: в какой-то момент расслышать текст становится практически невозможно. До слушателя доносятся лишь отдельные, вырванные из контекста, фразы чтеца, которые становятся все более пугающими, хотя не лишенными иронии. «Интернет разжижает мозг, полная деградация», – долетает до сознания слушателя, наблюдающего на видеопроекции схематичный мегаполис. Небоскребы, олицетворяющие постиндустриальное общество, разлетаются на огоньки; неизменным лейтмотивом возникает образ Эдема, все меньше похожего на самого себя, а действительность кажется искусственной и эфемерной.
Именно из-за этой эфемерности электронную антиутопию сменяет полярно противоположная атмосфера в «Трех прекрасных птицах рая» Мориса Равеля. Музыка французского импрессиониста возвращает забытую идиллию, музыкальной аркой вступает хор а капелла, снова возвышается лавровый лес в теплом свете красноватого солнца, которое, наконец, восходит. Но песня Равеля – о потере. И сменяющий ее хорал «Libera me», на этот раз в обработке Артема Петайкина, ударяет тревогой. Мягкость аналоговых ударных инструментов, синтезаторной ретуши вскоре сглаживает это состояние. Ночной сад снова оживает с шуршанием ветра и птичьими голосами, но непонятно, настоящий ли это рай или очередная виртуальная фантазия.
Тонкая работа художников с купольной проекцией, колоссальная самоотдача хора, удачно исполнившего и добарочную, и современную музыку, внимание дирижера Дмитрия Шелковина к звуку, стройный сюжет спектакля воплощают мысль: рай достижим. Но, возможно, наши представления о нем слишком примитивны для того, чтобы быть правдивыми, и деревья Эдема на самом деле матричный код, который человек не в состоянии считать?
